Он снова отходит к балкону. В небе за стеклянной дверью осталась лишь желтая полоска дикой предзимней зари.
Какая глубина обороны! Ни одна твердыня не устоит, если двинуть со всего плеча этих континентальных расстояний…
Кареев. Но ведь вы затем и поехали в такую глушь, чтобы навестить ваших… милых Оль?
Березкин. Не совсем так. Я прибыл сюда с другим заданием – наказать одно здешнее лицо.
Юлий. Любопытно. Вас послали – суд, закон, командование?
Березкин. Меня послала война. <…>
Полковник Березкин рассказывает о неприглядном поведении на фронте Сергея Захаровича Щелканова, мужа Марьи Сергеевны, директора спичечной фабрики. Жена Непряхина Дашенька с удовольствием рассказывает сплетни о личной жизни Щелкановых, о том, что муж изменяет Марье Сергеевне и готов уйти к другой женщине.
Юлий (для отца). Несчастна, значит?
Дашенька. Промашка у ей вышла. Она из богатого дома, отец-то всем телеграфом у нас заведовал… учителишка один в нее и влюбись! Вроде и он по́ сердцу ей пришелся, да только бедный: ни ножа в дому, ни образа, ни помолиться, ни зарезаться. В молодые годы сомов с моим-то ловили!.. Ну и высказали учителишке напрямки: чего ты, арифметика горькая, у крыльца бродишь, травку топчешь, наших псов дразнишь? Чем ты королевну нашу одарить можешь, окроме нищеты да чахотки? А ты ступай в люди, добивайся да приезжай за ей в золотой карете. Тогда посмотрим, што за прынц такой – вон как!.. И пошел он с горя в страну Памир, да и канул: то ли в пропасть кувырнулся, то ли со спирту зачах. А на третий, кажись, годок Щелкан-то и подвернулся… до гроба за ту вину ее казнить!
Березкин. Вкусно сплетничаешь. (Наливая ей.) В чем же ее вина, раз он сам от нее ушел?
Дашенька. Не в том ейная вина, что ушел, а в том, что вослед за ним не побежала.
Юлий (жестко и мстительно, за отца). Вот именно в том, что босиком по снегу, в ночь глухую за ним не побежала!
Дашенька. Мой-то жижик сказывал: она впоследствии времени все письма ему писала… (с восторгом зависти) на Памир, до востребования.
Вернувшийся с косынкой Непряхин машет ей рукой со стороны.
Чего размахался, ай опять подслушивал?
Непряхин. Иди домой, рыжая ты удавица!.. Не верь ты ей, Миколай Степаныч: семейство дружное, без взаимного попреку живут. И чего душа не захочет, полный стол у них имеется!
Дашенька (зловеще). Это верно: всё в доме есть, окроме нужды да счастья. <…>
В конце первого действия происходит знакомство Марьки Щелкановой и Юлия Кареева. Молодые люди явно заинтересовались друг другом.
Вечер в доме Щелкановых. На день рождения Марьки собрались гости.
Домой возвращается Марья Сергеевна.
Марька. Здравствуй!.. Уж снег повалил? (Снимая пальцами.) И капельки на бровях… Ну вот, еще на год постарела твоя дочка.
Марья Сергеевна. Не огорчайся… Даже не подозреваешь, как хорошо на свете, Марька… несмотря ни на что. Даже этот непригожий снежок. (Вполголоса.) Тимошу привезла, куда-то за подарком тебе забежал… встреть. (Гостям.) Никак я к самому веселью подоспела. С кем еще я тут не видалась-то?
Приветливо кивая по сторонам, она направляется к факиру, который под наблюдением Кареева готовит к сеансу свою адскую снасть: достает из дареного чемодана мрачное покрывало с символами Зодиака, на восковой свечке стерилизует старинный артиллерийский тесак.
Извините, скучать вас заставила, Николай Степанович. Повестка накопилась ужасно длинная… буквально с разбитого корыта каждую мелочь приходится начинать. Такое в зале поднялось, как о вашем приезде сообщила. Обнадежились земляки-то, ведь вы у нас главный комендант при подземных кладовых!
Кареев. Об отъезде надо было, Марья Сергеевна… В следующий раз теперь, уж на отлете мы. Хозяйку поблагодарить осталось. <…>
Пока они пошучивают перед расставаньем, появляется и Тимоша. Марька спешит к нему навстречу и вот пугается протянутых к ней Тимошиных рук. Так они стоят на глазах у обступивших сверстников по войне или школе.
Тимоша (опуская руки). Простите мне опозданье, Марька. У водников вечеринка по случаю соревнованья. Ставят суда на зимний ремонт… (Начинает раздеваться.) Весь мокрый… снежная мгла и капель на улице.
Марька. Мы теперь вешалку туда перенесли, Тимоша.
Следует нетерпеливый, даже властный кивок Юлию, и тот с воодушевлением новой надежды приближается к Тимоше.
Юлий. Позвольте, я отнесу на место ваше пальто.
Он ловко принимает на руки Тимошину шинель, в порыве усердия стряхивает талую изморось с его оброненной шапки. Пожалуй, не столько его торопливое послушание бросается в глаза, как невозмутимое величие, с каким Тимоша принимает услугу от соперника.
Марька. Весь вечер… как мне вас не хватало, Тимоша. Но что же вы стоите, как чужой. Пойдемте, тут у меня все наши прежние, мальчики и подружки, собрались.
Тимоша. Давно не бывал у вас, Марька!.. и вот уж не могу уловить происшедших перемен.
Марька. Вам с непривычки кажется, Тимоша. С тех пор как вы меня по алгебре готовили… ну, ни чуточки не сдвинуто с тех пор, кроме вешалки.
Тимоша. Нет, это вы, Марька, по своей доброте преувеличиваете мои несчастья. Самое главное я вижу острей, чем прежде. На вас голубое платье, например… верно?
Марька подает знак окружающим молчать о его ошибке: платье на ней розовое.
Вижу черную ленточку на горле. И с левой стороны локон на бровку упал.
Все аплодируют прозорливости слепого. Марька суеверно касается черной бархотки на шее, отводит назад прядку волос со лба.
Дашенька. Ладно, приступай к работе, гармонист… ребятам покружиться охота. А то скоро и свет выключат…
Тимоша. Погоди, тетя Даша. Долго думал, что вам подарить, но… к сожаленью, мало чего осталось достойного вас в нашем бедном городе. Только вот…
Шумит бумага, и затем из громадного свертка в Тимошиной руке показывается ослепительная на длинном черенке алая роза. Шелест восторженных восклицаний кругом: «Смотри, живая!» – «И даже роса на ней…» – «Мальчишки, ведь зима же, почти зима на дворе». – «Он, верно, душу черту заложил!» Старшие тоже подходят взглянуть на подношение слепого. Марька медлит, пятится, молчит.
Непряхин. Бери, не стесняйся, дочка… Нет ничего на свете щедрей солдата.
Дашенька. Забирай, девушка, должность ихняя такая, кавалерская. (Марье Сергеевне.) Мой-то, бывалошнее дело, всё лимоны подносил. Положит на стол и вздыхает, аромат на все общежитие. Знал, окаянный, чем сердце женщины покорить.
Тимоша (тихо и внятно, про розу). Не бойтесь ее, она скоро завянет… возьмите, Марька!
С погасшим лицом Марька принимает смутительный дар. Спеша на выручку дочери, Марья Сергеевна вскоре отберет его – подивиться, понюхать это не по сезону чудесное явление природы.
Вот я и готов к исполнению обязанностей. (В полушутку.) Теперь ведите, где он тут… мой железный стульчик?
Марья Сергеевна. Видать, придется нам, милый Тимоша, до следующего раза танцы отложить. Да и молодежь вон по домам собралась…
Дашенька. На последний автобус торопятся. Жалость такая: вроде и разрезание посмотреть не терпится, да и грязищу-то неохота мерить эку даль!
Часть молодежи схлынула в прихожую одеваться.
<…> Кареев. …Однако же примите от путешественников признательность за гостеприимство… и жаль, что у вас обеих такая, видимо, врожденная неприязнь к Памиру. (Взглянув на часы.) Вы готовы к отбытию, незаурядный сын мой?
Тот давно уже держит наготове отцовское пальто. Судя по тишине в прихожей, гости без прощанья побежали на последний автобус. Краем своего теплого платка прикрыв плечо прильнувшей сбоку дочки, Марья Сергеевна улыбкой прощается с молодостью… Свет предупредительно гаснет три раза.
И вот уж ночь стучится в жизнь.
Марья Сергеевна. Нет, еще целых пять минут нам осталось.
Кареев. Что же, величайшие события истории укладывались в пять минут. (Со значением, для Марьки.) При желании это целая груда времени…
Марья Сергеевна. …иногда, пожалуй, даже нестерпимая, если делить ее на дольки.
Юлий. Вот до самого отъезда я и буду вам напоминать звонком о каждой дольке… можно?
Церемонный поклон, и Кареевы уходят, провожаемые до порога. Пауза, и чуть позже, спохватившись при виде раскиданного факирского инвентаря, мать и дочь с запоздалым сожаленьем взирают друг на дружку.
